Самую большую куклу, которая умела ходить и даже говорить «Мама», протяжно и хрипло, ей подарили довольно поздно, лет в тринадцать, когда игра в куклы считалась у неё потенциально законченной. Она уже и не играла с ней, а домовито присоединила красавицу к своему богатству, обозначая по-взрослому новое приобретение, как «моя последняя кукла».
В поезде продавали всякую чушь. «Духи». Мужчина, загорелый, с сундучком из натурального дерева подсел на её полку. Объявил бешеные цены за натуральные французские духи, начал сыпать названиями фирм и последних новинок духов. Интересно с какого скотского языка он переводил. Самые престижные и дорогие духи назывались «Запах падали».
Как он влюблялся, но как он влюблялся, но, конечно, не в сраных тёток, а в их недвижимость, в Ялте, в Санкт-Петербурге, даже в неё он не был влюблён, его грели её квадратные метры – усадьба в Крыму, квартиры в провинции. Ладно оговоримся, сознание его любило её, но подсознание любило квадратные метры.
Квартира. Ты сказал, роман надо начать с описания истории этой квартиры. А я совершенно этого не хочу. Мало ли кто жил там с хрущевских времён. Я хочу вспоминать эту квартиру, каждый ее квадрат, абажур, который ты назвал верхом дизайнерского безвкусия, балкон в голубином помёте, куда я норовила выбежать босиком, кухонку, ванную.
Ночь, бессонная, затяжная, муторная, прощание со всеми любовями навсегда, никаких мужчин, никаких отношений, всё, всё, всё, конец, лежала, маялась. Звонок, утренний, громкий, в этой замороженной тишине, есть хоть какая-то жизнь. Подняла трубку, протяжно сказала «Алло». Мужской голос, спокойный, вкрадчивый: «Извините, ошибся номером».
Зачем изучать патологию? Зачем изучать это мужское «стоИт», «не стоИт»? СтОит или не стОит? Самое интересное, что у непорядочности тоже есть кодекс и тысяча причин, тысяча оправданий. Такая строгая честная непорядочность. А есть еще крутая фраза: «Я ее разлюбил».
Тонкие стебельки, плотно сжатые бутоны… Нет, это не живые цветы, а просто сухая их пародия. Стебли уже не гнутся, а только ломаются с тихим треском, еле уловимым человеческим слухом.
Наверное, надо было пережить это. Пережить это так болезненно и остро. Тебе предпочли другую – твоим узким усталым плечам – рафинированную белую задницу, которая при всех, не стесняясь, на банкете могла обнажить столь интимное место и сесть голой жо на торт. Это ты, впрочем, пережить не смог. Зато хорошо переживал её папу, с его деньгами и связями.
Я выпросила. Мог ли Боженька выдумать мне страшнее кару? Теперь мне до конца дней выносить твои фекалии, дышать ими и вспоминать, вспоминать эту душераздирающую историю. Не имеет смысла её и рассказывать.
