Как много тех, с кем можно лечь в постель, Как мало тех, с кем хочется проснуться… И утром, расставаясь обернуться, И помахать рукой, и улыбнуться, И целый день, волнуясь, ждать вестей.
Тонкие стебельки, плотно сжатые бутоны… Нет, это не живые цветы, а просто сухая их пародия. Стебли уже не гнутся, а только ломаются с тихим треском, еле уловимым человеческим слухом.
Наверное, надо было пережить это. Пережить это так болезненно и остро. Тебе предпочли другую – твоим узким усталым плечам – рафинированную белую задницу, которая при всех, не стесняясь, на банкете могла обнажить столь интимное место и сесть голой жо на торт. Это ты, впрочем, пережить не смог. Зато хорошо переживал её папу, с его деньгами и связями.
Я выпросила. Мог ли Боженька выдумать мне страшнее кару? Теперь мне до конца дней выносить твои фекалии, дышать ими и вспоминать, вспоминать эту душераздирающую историю. Не имеет смысла её и рассказывать.
Покой нам снится иногда и только,
И рифме раньше смысла – смысла нет,
Я мил себе, я мил себе поскольку
Сколь уголь, чернила, мел держал в руках.
И сколько с Богом тет-на-тет молчал.
Она любила говорить: «Когда мужчине не нравится цвет моего нижнего белья, я меняю мужчину». Говорить говорила, а менять не меняла, на бельё тратила все деньги, там было от розовато-бежевого до тёмно-синего, прозрачного, было морской волны, было небесно голубого оттенка. А мужчину не меняла, у него было что-то с сердцем. Они оба боялись сердечной боли, любили сердечную теплоту, а боли боялись. Кто-то назовёт это нищетой сердца, я назову любовью. От любви должно быть хорошо, а не больно, от боли умирают, а от любви нужно жить, тем более, что наверняка знаешь, что любим. «Пусть сердца нищие у нас, но нам хорошо вдвоём, они не умеют болеть, они только радуются, и смерть, болезни уходят далеко», так говорила она, и баюкала его нищее сердце.
