Свет огня

                                                                             Памяти Анатолия Ивановича Кобенкова

Сон приснился ей два года назад. Такие сны с четким сюжетом и запоминающимися образами были редко. Этот она запомнила.

Он лежал на спине  в какой-то белесой дымке, седой, заросший густой бородой. Даже не лежал, а плыл по этой дымчато-прозрачной реке. Внизу были люди, много маленьких быстрых фигур и костры, которые обычно разжигают для экстренной посадки самолета. И голос, она хорошо запомнила этот женский голос и каждое слово фразы: «Она не даст похоронить его полгода». Этот сон долго не давал ей покоя. Но простое и испытанное «чур, меня» как ни странно помогло, и она забыла.

Они познакомились на Сибирском фестивале искусств. Открытие было в профессорском зале университетской библиотеки, негромко и непомпезно. Хотя старинные люстры были слишком торжественны. Зал гудел, как будто все уже давно знали друг друга. Ей впервые за многие годы стало хорошо и уютно.

Их познакомили на выходе из Университета. «Это наша великая русская поэтесса Александра Негромкая». Он потянул руку: «Громов»

Это был ее город. По-осеннему яркая, праздничная аллея забрала парочку в свои объятья, закрыв от всех взглядов.

«Почему Вы даже не улыбнулись на это – великая русская поэтесса»?

«Вместе с Вашим именем очень красиво звучало. И если люди утверждают, Вы, наверное, и есть великая русская поэтесса»

«Очень спорно. Поговорим об этом после моей безвременной кончины».

«Сейчас про нас сочиняют эпиграммы: Негромкая с Громовым».

«Да, влипли мы с Вами».

Три дня фестиваля были напряженными и изматывающими: выступления, семинары, невозможное количество секций и мастерских. Очень много новых лиц, интересных  знакомств. Все в каком-то бешеном калейдоскопе. Они не виделись. Саша заметила его фотокарточку на стенде — свежий фотоотчет фестиваля. Удержаться она не  смогла, и фотография теперь мирно покоилась в ее сумочке.

Они столкнулись в фойе.

«Мы так и не обменялись книгами» — звучало как — «Вы сегодня невозможно хороши».

«Да, у меня одна осталась» — звучало печально, как — «Завтра вы уезжаете».

«Я сейчас убегаю, а вечером жду вас в гостинице. Это здесь недалеко, Вы должны знать. А лучше я сам зайду за Вами. Он действительно зашел за ней».

Гостиница оказалась в университетском общежитии, где когда-то жили ее друзья – физики, уехавшие заграницу. Комната была простая и уютная.

«Я полежу. Вымотался». Ей показалось, они прожили вместе уже полжизни.

«В холодильнике сыр и колбаса, вино я сейчас открою».

Они пили вино. Красное всегда немного кислит, но это было терпкое.

«Хочу узнать, как вы несете это «великая русская поэтесса» при жизни».

«Меня не понимают и не принимают в этом городе. Все здесь через постель. И все писатели — либо собаки, либо змеи».

«А я кто?»

«А вы ежик».      

Он выключил свет. Стало темно и тихо. Оттого так громко и неожиданно прозвучало:

«Включите свет».

«Почему?»

«Я замужем»,— одиноко повисло в тишине. Она всегда говорила эту фразу, хотя замужем совершенно не была. Но сказала сразу, как всегда. Когда люстра загорелась снова, поняла, что правду говорить поздно. 

«Моя бабушка всегда говорила не свет, а огонь».

«Почему?»

«Мою маму зовут Светлана, она считала, что это будет неуважительно».

Было предновогоднее собрание Союза писателей. Оргвопросы, предпраздничная суета, готовилось какое-то выступление.

Как раскаты по кабинету разнеслось: «Громов, Громов, Громов».

Ей стало нехорошо. Она быстро собрала вещи и вышла.

Звонок разбудил ее в воскресенье утром. Звонил редактор журнала, где она больше не работала.

«Я возьму вашу «Ель» в новогоднюю подборку».

«Вы вчера говорили что-то о Громове…».

«Громов умер».

«Этого не может быть». Она положила трубку.

Это было предательство. Он не мог, не имел права умереть.

Она набрала его номер. Незнакомый голос ответил:

«Извините, Вы ошиблись».

Информации не было никакой. Ни общих друзей, ни зацепок. Редактора она ненавидела.

Да и что она могла узнать? Что он умер. Или как он умер. Или где он похоронен. Этого она знать не хотела.

И все-таки она нашла этот журнал. Это был свежий номер «Нового века». Его фамилия стояла в колонке «редакция» и не была обведена рамочкой, а подчеркнута квадратными скобками, как будто верхняя черта не пропечаталась. И тогда она вспомнила этот разговор, который происходил при ней, буквально несколько фраз: «Ты всегда можешь отлежаться у меня. Место тихое». Только название этого подмосковного городка она не запомнила: «Звенигород, Зеленогорск, что-то звонкое».

Она понимала, что это место невозможно найти и в то же время необходимо.

«Скажите, где профессорские дачи»?

Женщина неопределенно махнула рукой.

Она отгадала этот дом.

Он сидел на веранде и курил.

«Нельзя включать свет… прости, огонь» Только сейчас она поняла, как он жил все это время, и поняла, что он все время помнил о ней.

Они лежали обнаженные. На ней были только носки из грубой деревенской шерсти. Прикосновения проникали в кровь, в душу, в самое нутро ее существа, и невозможно ныли. Он словно рисовал иероглифы по ее телу. Разговаривал на своем древнем, забытом людьми, языке.

«Я зацепил  одну серьезную тему, стал раскручивать. Написал статью. Этого нельзя было делать. Они похоронили меня заживо. Не сразу. Сначала говорили ласково:– Вы себя плохо чувствуете. Вы устали. Вам надо отдохнуть.

Когда я был уже в психбольнице, под моим именем продолжали выходить статьи. Это я узнал потом, там прессы не было. Когда я стал не нужен, с прискорбием сообщили о моей смерти. А вначале всё было необыкновенно прелестно. Палата  чистенькая, белая. Цветочки на окнах, электросон, «здравствуйте», «до свиданья». Это продолжалось два дня. Потом  забрали сотовый, кольцо твое забрали. Перевели в буйное отделение. Все чистенько сделали. Я же стал требовать главврача. Кололи галоперидол. Довольно долго. Пока голова еще соображала, понял, надо как-то бороться. Стал туалет мыть, еле ползаю, за швабру держусь и мою. Нашел старичка одного, занимались с ним голотропным дыханием. Я ушел в тапочках и в пижаме. Совершенно случайно. Выслужился, послали за обедом, с кастрюлькой одной для слабого стола: так там величают язвенников. Так с этими котлетами и ушел. Пешком до Михалыча. Котлеты очень пригодились, поскольку шел целые сутки. Что же они меня не пристрелили? Это у них красивее и быстрее вышло бы. Завтра мне лететь в Англию. Они чудят. Отпускают на все четыре стороны и под старой фамилией. Так что Громов я, старушка, Громов».

Они проспали самолет. Утро было теплое и прозрачное. Она написала песню, и он все утро пел хрипловатым голосом: «Следом за тобой…» и мелодия летела далеко окрест.