Кофе "Неправильный капучино" подают в знаменитом литературном кафе "Гавелка".
Неправильный капучино
«А советские сумасшедшие - непохожие на остальных»… В.Долина
I
Кофе она заваривала неправильно. После кофе и сахара – сразу молоко, кипяток потом. И размешивала против часовой стрелки. Всё она делала неправильно, но целенаправленно и будучи очень уверенной в конечном результате. Чайник раздражал своим долгим закипанием, она не умела ждать и знала, что при интенсивном помешивании растворимый кофе прекрасно растворяется в холодном молоке. Всё познается в сравнении, в клинике кофе вообще запрещали, доставлялось оно туда через разбитое окошко в её палате, риск был неимоверный, но она разрешала проделывать этот приём-передачу, за что старые наркоманки давали ей чайную ложку чёрного золота. Оно – золото – разбавлялось горячей технической водой и тянулось весь день.
Её лечащий психиатр был её одноклассником. Она – комсомолка, активистка, пионервожатая – совершенно не давала ему спокойной жизни, в десятом классе она, не стесняясь, носила пионерский галстук, так вожатым было положено, её же одноклассники галстуки прятали в портфели уже в седьмом. Будущему психиатру она всё время ставила на вид отсутствие шефской работы, однажды он не выдержал: «Если бы ты носила цепочку от унитаза, то твои пионеры так же бы хотели носить цепочку от унитаза». Из школы она ушла без портфеля и без пальто, где-то ходила, плакала, каким-то чудом оказалась дома. Нельзя трогать чужие камни. По схеме Ландау росла она обыкновенной ёлочкой, в голове – одна идея, и есть база, почва для её воплощения. Так эта конфигурация и выглядит – один треугольник наверху, строго под ним – другой – ёлочка. Он начал переворачивать её голову, перевёрнутый треугольник означает – рождение множества идей, если нижний треугольник стоит основанием к низу – это гений, конфигурация выглядит, как песочные часы. Нельзя трогать чужие камни. Нижний треугольник у неё тоже стал переворачиваться – она теряла почву под ногами.
После школы они несколько раз встречались – качели-карусели, он бредил, звал её в какое-то сено, но был совершенно отвергнут.
Он уговаривал лечь её в стационар: «Ты полежишь всего одну недельку». Они пили кофе на кафедре и она доверилась ему. А теперь она была полностью в его руках. От него зависело всё – останется она человеком или полностью обратиться в овощь.
У неё была с собой книга Тейяра де Шардена «Феномен человека», после того как ей сделали десяток уколов галоперидола, врач тыкал в обложку и спрашивал её, что такое преджизнь. Там, на обложке, крупными буквами рядом с картинкой эволюционной спирали были выведены слова: преджизнь, жизнь, мысль, сверхжизнь.
Однажды он вывел её на белый свет, привёл на кружок своих интернов: «А ещё у нас Танечка пишет стихи. Танечка, почитай». Страшнее унижения она не знала. Она почитала, давно не читала, и почитала, как всегда артистично читала свои стихи. Вдумчивые интерны задавали вопросы. Одна девушка просто убила её сентенцией: «Вы хотели родить ребёнка или реализовать себя в качестве матери»?
В том, что кролик она натуральный, убедилась, когда однажды в палату зашёл молодой доктор и вызвал её в кабинет. Он вручил ей листов двадцать машинописного текста, где ей предлагалось участвовать в испытаниях нового препарата с засекреченным номером и серией фирмы «Джонсон и Джонсон», кровь у неё должны были брать три раза в день ежедневно, мочу сдавать надо было так, что, видимо, оставалось только писать и писать, а количество и каверзность побочных явлений, которые могли возникнуть, не поддавались пониманию здравого ума, при этом мировое сообщество выражало ей благодарность за жизнь, отданную науке и не собиралось за что-либо отвечать. Подписывать эти документы она категорически отказалась.
Спас её друг одноклассничка, тоже врач, выводил её на улицу, что было невозможно, давал сигареты, они вместе курили, что было должностным преступлением (грубейшим нарушением субординации) и много разговаривали, цитировали друг другу Булгакова, Ильфа и Петрова, обсуждали «Казус Кукоцкого». Он шутил: «Лечиться, лечиться, лечиться, как завещал великий Леннон». Через неделю её перевели в блатное курортное отделение, а через некоторое время выписали. Вернулась оттуда, откуда не возвращаются.
«Тебе годами надо выстраивать эти диалоги и написать роман»,- твердили ей мэтры. «Ничего мне не надо». Всё она делала неправильно. Только научилась варить кофе в турке, четыре чайных ложечки залить кипятком и разогревать, пока не появиться пена. Осталось еще 299 способов из её любимой книжки «300 способов приготовления кофе».
- Ты сдурела, с нашей толерантностью публиковать такой текстик, получается героиня у тебя в психушке пролежала двадцать лет, и что за сказочка такая, через двадцать лет инъекций она рассуждает о «Казусе Кукоцкого», какой Кукоцкий, милочка, откуда у неё там Кукоцкий? Во-первых, у неё речь нарушена, и рассуждать она, вообще, теперь не умеет, потом библиотека, которая была в общественном доступе, почти вся ушла, прости меня, Господи, у элементов, равнодушных к родному слову, на туалетную бумагу, так что никакого доступа у пациентов к родному слову нет. Потом, что за врачи такие, сказка, а не врачи, один злой, другой добрый, прямо, как следователи. Ты же не маленькая, душечка, ты поняла, что это - система, а не врачи. Система. Если есть смысл об этом писать, так надо было писать об этом. Потом схема Ландау интересна полностью, а не так скомкано. Ты её прекрасно помнишь. И почему не указан источник? «В аудиторию вбегает человек, внешность которого уже ускользает даже из воспоминаний, так давно это было, вбегает и пружинистым уверенным голосом говорит: «Я – Валерий Борисович Родос, лучший лектор Томского государственного университета». И какому следователю КГБ сказать спасибо за то, что он был сослан в наш город, и ты своими ушами его слушала и своими глазами вбирала.
Потом, что значит «спас», строчка «Спас её друг одноклассничка, тоже врач», спас – это что перевёл из одних застенков в другие. Как поёт Митяев: «А душевнобольных не сажают в тюрьму, им везде в этой жизни тюрьма»… Вероятнее всего, одни застенки, сменились другими, изменилась некоторая степень свободы, но никто не научил её быть свободной, управляться со своими многоликими сущностями, не научил любить и уважать себя. Она у тебя до сих пор цепляется за это слово, как за занозу, душевная болезнь, больная душа, ей кажется, что душа здоровая – это эгоизм, цинизм и толстокожесть. Она у тебя совершенно не умеет жить.
Такой комментарий я себе написала, такой пистон вставила. Но он плавно вошёл в нить сюжета, отчего расцветились чёрно-белые стороны, и запахло рассветом, которого безысходно ждёт чукча. «Чукча в чуме ждёт рассвета, а рассвета в чуме нету».
Унять свою инаковость – наша первостепенная задача. Как она писала в одном стихотворении: «Унять свою гениальность до обыкновенных дел». «Ты обычный человек»! - до сих пор стоят в ушах у неё эти слова начальника маркетингового отдела, её второй мамы, и слёзы наворачиваются на глаза.
II
Она наконец-то нашла «Юную Парку» Поля Валери, Антон, когда увидел у неё в палате эту книгу, попросил почитать, сейчас она жалела, прошло двадцать лет, книга разваливалась на листочки, хотя все они были на месте, она так и не дочитала «Навязчивая идея или двое у моря»… С Антоном они, действительно, учились в одном классе с 8-ого по 10-й, она пришла из 8 «В», а он из 8 «А». Он, действительно, писал диссертацию по её случаю, она, действительно, была подопытным кроликом. Один профессор института мозга , её добрый друг, сосед по дому, утверждал, что эти сраные, так называемые психиатрами «голоса» (а она стопроцентно была уверена в телепатии), начались у неё от галоперидола, которым они её попотчевали. Когда она поступила первый раз, никаких «голосов» у неё не было. Однажды собрали консилиум, профессура была в недоумении: она прочитала свои последние стихи. «Ребята, от чего мы её лечим»? «Да, гасите свет, спускайте воду»…
«Как разрушить абсурд, во власти которого мы находимся, - если мы сами несём его в себе, его пестуем и он нам мучителен и сладок одновременно»? – она перечитывала Валери, пила его как воду, опять как воду.
Стихи врывались в неё, они как ноты выстраивали её стихийное бытие:
Псих-одиночка.
Непорочно
сознание шести материков,
на шее закрепилось прочно,
как глобус на уроке дураков.
Крути, верти
твою неадекватность
опять возьмут на карандаш,
и в диссертации укажут:
«Товарищ Н. …»
Миллиметраж.
Судьба задета
Абсурда треугольным колесом,
Осталось только
нетто
сердца.
Любовь – луна
с чужим лицом.
Иногда за неадекватное поведение (продукты она принципиально хранила на подоконнике, а не в холодильнике, который часто был заперт на ключ, а ночью очень хотелось есть) ее переводили в концлагерь – отделение буйное и криминальное, где столбом стоял мат, какие–то сучки привязывали её к кровати. Однажды сделали передозировку лекарства, она впала в кому и двое суток не могла очнуться. Потом переводили обратно в спокойное отделение - в рай с белыми стенами и вязким покоем. Крепко дружила с девчонками, по утрам в ванной комнате включали запрещённый кипятильник, заваривали чай и курили, что тоже было запрещено. Но так радостно до подъёма это было нарушать. Оксана занималась немецкой лингвистикой, долго мечтали с мужем о венчании, обвенчались, и она перестала спать. Ольга была сильным математиком, объясняла им тему – бесконечные ряды. Наташа – патологоанатом – набегалась со своими жмуриками, утверждала в одном сложном случае, что была врачебная ошибка, а её отправили отдохнуть. Девчонки очень любили её стихи, твердили их наизусть, иногда плакали над какими-то строчками. Ночами (при хорошей смене) им разрешали тусоваться в кабинете старшей медсестры, они чертили графики дежурств. Выпускали стенгазету «Кома-р-зомби», где была пропечатана в том числе бессмертная фраза Ольги: «Я думала, что страдаю от несовершенства мира, а мне просто не хватает серотонина».
Однажды в туалете она нашла бумаги, на которых было напечатано: «Верховный архив». Так она узнала, что такое сигнальная информация: это конкретные страницы конкретной научной работы, с указанием абзаца и строки, которые, вероятно, приходят факсом в критические моменты, тексты были на английском, поэтому она уверена была в международном сотрудничестве. И ради чего это? Вероятно, всё же ради того, чтобы спасти человека, ну, не угробить же, не как скорее угробить.
Как работает система, она тоже поняла наглядно, любое возмущение среды, чей-то обморок или драка, или попытка к суициду, вызывали сразу ответную реакцию медработников, и остальные больные также приходили в движение, и почему-то её собственная жизнь попадала под угрозу.
Таблица движения больных тоже была очень смешная: режимы под буквами, А - строго стационарный режим, Б – разрешены прогулки с медперсоналом, В – сам можешь выходить на прогулки, Г - можешь ночевать в городе, Д – живёшь дома, являешься раз в две недели.
Ходили слухи, что в стенах их больницы до сих пор сидят люди по 58-й статье, она сама с ними общалась, и даже Юрий Гагарин, плеснувший на банкете в лицо Брежнева шампанское, не погиб, а томился именно в этой лечебнице.
Антон тогда часто брал у неё книги, приходил специально и смотрел, что она читает. Понравилась ему «Молитва лягушки» Эллоу, анекдоты монаха иезуита, приносящие инсайт - некоторое просветление ума после прочтения. Антон сказал, что ему нужно для психотерапии, книги он аккуратно возвращал. Её, конечно, выписывали домой, и то ей казалось, это только потому, что к ней приходил отец, а решетка психбольницы уже проступала у неё на линиях жизни.
Оксана не стала с ней здороваться в нормальной жизни, муж Оксаны оказался её главным редактором. Ольга уехала работать в Нью-Йорк. Наташа переквалифицировалась в фармацевты.
Последний раз ей показалось, что она навсегда останется в этих стенах, где безумцы стучат в тазы по вечерам и звучно орут. Но Игорь – не врач, а Бог какой-то, заботливо охранял её от ругани нянечек и особо буйных больных. «Тебе здесь не место, и тебя здесь не будет. Пробуй всё, цинк тебе нужен очень, витамины группы В очень нужны, серотонина много в сыре и в бананах, жуй побольше, сексуальные отношения приводи в порядок, и не будет, никогда у тебя не будет проблем, ты – умница, пойми это и поверь». «Да, сижу, починяю примус, никого не трогаю», - отзывалась она. «А диссеры эти пусть идут к чёрту, никому пользы особой они не приносят, чтобы тебя мучить да ещё и препаратики на тебе проверять, не стоит того твоя бесценная жизнь». «А Вы не влюблены»? «Я бы с удовольствием рванул с тобой на море, но я твой доктор, и у тебя, кажется, муж»…
«Кофе ты варишь великолепно, только не говори рецепт, а то я тоже так научусь и перестану к тебе приходить». «Не шутите так, Игорь Анатольевич, не шутите». «Редко такого человечка встретишь, как ты, у меня же для общения одни психи, да психиатры, у которых в головах одни психи и их диагнозы». «Я тоже - псих, вы забыли». «За такого психа я полжизни отдам точно».
III
Ещё про «Джонсон и Джонсон». Ряду пациентов в ходе эксперимента должны были давать плацебо, это при том, что человек может быть болен и его надо лечить, форма бывает и острая, шизофрения бывает и прогрессирующая, и в этом состоянии человеку (тебе) могла попасть капсула–пустышка – плацебо. О какой гуманности речь? Если человеку может стать хуже. Если они (психиатры) твердят в один голос – лекарства, лекарства, лекарства.
«Ты понимаешь, никакой шизофрении у тебя нет, шизофрения – это другое», - горячился Игорь. «Шизофрения», - отвечала она – «это, по-моему, насилие и убийство, педофилия и гомосексуализм, это настоящая шизофрения. Каннибализм, ты сам говорил, до сих пор есть случаи, а их просто посадили в тюрьму. А это надо лечить. Человеческую природу надо лечить». Игорь Анатольевич уже разговаривал как будто сам с собой: «Это очень сложный этический вопрос. Это парадокс человеческого существования. Я годами над этим думаю». «А что я иногда разговариваю с предками – это, действительно, нормально, это в порядке вещей»,- думала и говорила она. «Это человечно», - молвил он. «И, вообще, в твоём случае всё иначе, у тебя угроза не внутри, а снаружи, тебе нужно другого типа лекарство, нужно, если что-то всё же мешает, тебе нужно не подвергать клетки седативному влиянию, а укреплять их, чтобы они боролись с внешним воздействием, например, с мыслями других людей, чертовски опасная это штука – мысли других людей».
Антона она по-человечески жалела, вспоминала, как в десятом любил он Кампанеллу и «Маленького принца». В больнице она больше не появлялась, и они перестали общаться. Он начал хворать. Принято считать, что психиатры страдают только соматическими болезнями. У него началась психо-соматика. Желудок схватывало со страшной силой, но терапевт твердила ему: «Вы очень расстроены». Он и, правда, был расстроен. «Ты всё равно появишься, тебя всё равно замарохлячит, ты уже привыкла к препаратикам, ты появишься, с этой иглы ещё никто не спрыгнул, не ты первая, не ты последняя». Докторская не ладилась, он начал пить. Интерны не привыкли видеть его небритым: «Что-то случилось».
Они встретились на конгрессе психиатров в Брюсселе, у неё была аккредитация от журнала «Новая жизнь». «Что ты здесь делаешь»? «Что я делаю? То, что ты и хотел, питаюсь за счёт психиатрии в ресторанах и выступаю публично с лекцией, как полезно пить твои таблетки. Я освещаю в прессе конгресс психиатров. А какие проблемы»? «Ты меня убила».
У Игоря состоялся блестящий доклад. «Ты тоже имеешь от меня дивиденды»,- смеялась она. «Ну, я имею их от твоего здоровья, а не нездоровья и страдания. Я надеюсь, со статьёй тебе не надо помогать». «Это была бы победа, если бы я не рисковала сегодня не заснуть от такого волнения». «Выпьем, как люди, и заснёшь. А голубиться будем позже, когда ты разведёшься и выйдешь за меня». «Антон в трансе». «Антон сам во всём виноват». «Он очень любил Кампанеллу». «Великие утопические идеи «Города Солнца» многих волновали в своё время. Пойдём пока лучше в кафе, выпьем кофе». «Я закажу «Неправильный капучино»».
IY
«Что ты здесь делаешь»? – Антон зашёл в палату незаметно. Она вздрогнула: «Легла для профилактики». «Ты чересчур спокойна. Зачем этот спектакль? Бессонницы, кстати, не беспокоят»? «Что мне волноваться. Два блока сигарет я с собой взяла, кофе тоже можно, кипяток в термосе, дают, а по ночам я пишу, если сёстры не стучат врачу, то совсем благодать». «Я посмотрел, что ты получаешь, я думаю, если бы ты знала формулы, ты не была бы в большом восторге». «Вам, врачам, виднее». «Что читаешь»? «Всё то же. «Навязчивая идея»». «Не надоело»? «Отчего ж? Очень насыщенная мысль».
От скуки нашла два стеллажа книг. Библиотека. Взяла «Очерки по физиологии высшей нервной деятельности». Старинное достаточно издание. Еще нашла старую амбарную книгу, печатанную ещё на машинке с шифрами диагнозов. Занятное чтиво. Взяла.
Антон стал заглядывать к ней чаще: «А хочешь правду? Мэр ко мне лёг в институт психического здоровья, в первое отделение, ну, видела, шахматы у нас там есть, напольные, метрового размера, так я его перевёл во второе отделение, закрытое, мотивируя тем, что у него особый случай. И лечу пациентов примерно так: медсестра страшивает «какие установки на перспективу»?, я отвечаю «пять уколов в три жопы» и расшифровываю так «жопа №1, жопа №2, жопа №3; укол №1, укол №2, укол №3, укол №4, укол №5», дальше она действует по своему усмотрению». «Ну, и кто лечит, ты или она»? «Лечит генератор случайных чисел. Для профилактики. Может, уже выписываться будешь»? «Я подумаю».
«Вчера я тут наговорил тебе чего-то. Это и правда бывает в критическое время, в точке реактивного состояния, но для пациента опасно не это, самое опасное для пациента это «сто уколов в одну жопу», что с тобой, в общем-то, и делали». «Я догадалась. И прогрессирующую шизофрению ставили. С каких щей»? «Это всё глубокий эксперимент, матушка, пальцем в небо, главное, чтобы научная степень была у врача, а там ему всё спишут, в психиатрии врачебных ошибок не бывает, рука там отказала у пациента, печень, это никого не касается, особенно для безродных – крематорий рядом». «Что-то Игорь не заходит». «Игорь не заходит. Игорь тебя любит, а ты не разводишься». «У меня дитё маленькое, какой развод, у ребёнка должны быть мать и отец».
«Да, расскажи-ка мне Антоша про 5-ое экспериментальное отделение». «Про отделение эксперимента над экспериментами»? «Да». «Меня убьют на физическом плане за разглашение этой информации». «Вопросов нет».
Лежала, конспектировала очерки, снова ходила в библиотеку к стеллажам, нашла Ефремова «Туманность Андромеды», читать не смогла, но наткнулась на фразу, не записать которую не смогла: «Современная неврология проникла в процесс эмоций в сознательной и подсознательной области психики. Подсознание уступает воздействию тормозящих лекарств через древние области мозга, ведающие химической регуляцией организма, в том числе и нервной системы и отчасти высшей нервной деятельности».
Наутро отправилась к лечащему врачу, сыграли в «волейбольчик». Она за выписку обещалась принять на грудь серьёзный укольчик, помыслила так, укольчик я выдержу как-нибудь, а профилактика может длиться вечно. Укольчик ей спешно поставили, но тут выяснилось, что её не смотрел окулист и терапевт. «Не положено». Она стукнула кулаком по столу. Окулист и терапевт спешно пришли и оставили свои подписи. Она подумала: «Хорошо, что сестричка предупредила записаться на кровь, этот анализ они бы тоже всенепременно забыли взять. Лекари-пекари». Во вторник она выскочила на работу, лекарство было настолько тяжёлое, что разговаривать ей было чрезвычайно трудно, но надо было говорить, надо было работать. Бухгалтер предупредила её, что вопрос с её увольнением уже как бы решён. Она сделала морду тяпкой и сразу включилась в проекты. Через неделю директрисса дала ей премию.
Антон не звонил. Сначала ей неудобно было как-то, а потом она решилась позвонить ему на работу. «Он пропал безвести». Испугалась от таких слов. Набрала Игоря. «Совершенно точная информация. То есть никакой информации. Очень сложная история. Была каким-то боком задействована милиция. Он ничего не говорил последние дни. Ходил мрачный. Пока нигде нет. Ни трупа, ни живого. Ты не плачь. Как сама-то? Прости, что я не был так долго». «Я потом тебе расскажу».
Антона так и не нашли. Ни живого, ни трупа. Она читала вечерами Валери и плакала. И чертила на бумаге знак колокольчика, знак Томмазо Кампанеллы, много-много раз.
|
