«Всё ради смерти и любови»…
М.Щербаков
Он молчал. Если мужчина молчит – это катастрофа, это всегда была катастрофа для её сердца. Она начинала влюбляться. Ей надо было знать, что происходит. Она тысячу лет не пользовалась картами и решила погадать. Между ними легла карта Силы, то есть каждый из них хотел именно «поиметь» что-то от взаимных отношений, именно Силу. У него в голове – карта Воздержания, в общем-то, это её успокоило, это гармония между умом и сердцем, в сердце была Луна, латентные сверхспособности, погружение в подсознание, в поступках стояла карта Шута – это удручило её. Это шаг в Пустоту, стремление пройти над пропастью, это безумие, безумная любовь. У неё в раскладе в голове лежала карта Солнца – карта тепла и радости, в сердце – карта Башни – хаос, в поступках – Маг, то есть мудрость и внимательность, приобретаемые с опытом.
«Вера. Верочка», - голос его был воркующим и пьяным. Он разговаривал сам с собой, не мог, не мог он подступиться к ней, замок был очень высок и неприступен, никаких надежд практически. Она же была слишком откровенна, рассказывала, как фигуряла перед мужем в новом нижнем белье, а тот не испытывал никаких эмоций, как едва выживает, изменяя ему, не верит, что это измена, верит, что влюблена. Он тоже рассказал ей историю про посещение стриптиз-бара и отношения с проститутками, особенно его передёрнуло, когда они с его великовозрастным сыночком запали на одну и ту же проститутку. Ничего эти откровенности не меняли. «Вера, Верочка», - повторял он себе под нос.
Согласно Het Monster: «Карта Силы открывает вторую семерицу Старшего Аркана. С неё начинается новый этап путешествия. Вещи превратились в символы. Разум не в состоянии проникнуть в их суть. Понять истинный смысл символов способно только подсознание, нужно лишь научиться ему доверять. Значение карты: Не думай, что разум – основная часть твоей личности. Не забывай о своём теле, о его желаниях. Позаботься о нём, дай ему накопить достаточно энергии чтобы поддержать разум, и тогда разум сможет побороть одолевающие его сомнения и дать выход подсознанию, которое лишь одно, пожалуй, способно указать тебе верный дальнейший путь». Вера читала «Азбуку Таро» и в голову её приходили невероятные вещи, он будет с другой женщиной, он непременно будет с другой женщиной, именно так мужчины думают о желании своего тела, какой там обед или ужин, именно с женщиной. Оттого становилось ей жутко и неприятно, тело омерзительно скорчивалось дрожью.
Неужели она любит его? Хотел заняться любовью с приятельницей и не смог. Она стоит перед глазами, словно смотрит сквозь и всё видит. Что сделать для неё, но так, чтобы она не узнала. Александр вспомнил, что в поезде она говорила, что книги её выходят без номеров, позвонил в книжную палату, заказал три номера, один на вышедшую книгу и два на будущие, всё равно будет писать. И чёрт, она точно об этом узнает, она узнает, что это сделал он. «Вера, Верочка».
«11 августа Александр Блок записал: «Звонил С.Я.Осипов (из «Сирина»): от Стасюлевича через Раппорта к Ясному попало штук 300 «Розы и Креста», выдранных из альманаха. Могут выпустить». Действительно, издатель В.М.Ясный (Попов) позаимствовал пьесу из нераспроданных экземпляров альманаха, которые хранились на книжном складе М.Н. Стасюлевича и пустил их в продажу. Блок в это время готовил «Розу и Крест» к изданию в составе книги «Театр» в издательстве «Земля»».
Вера конспектировала Л.М. Розенблюма, книгу о Блоке. А про себя твердила: «Александр – палисандр», а потом целое четверостишие «Ты влюбился не в меня, а в палисандр, Коля, Коля не рифмуй – Александр». В палисандровый цвет она выкрасила волосы, из палисандра была сделана его гитара. Коля – так звали её бывшего мужа.
Новую Верочкину книгу «Снимаю на ночь пианино» тоже украли. Издательство «Эксмо». Уж от них-то она этого не ожидала. Хватило ума отправить вордовский вариант книги полностью. Они без всяких договоров напечатали книгу и, делая скрытую рекламу, рассылали за рубеж за очень большие деньги. Когда она узнала суммы, ей стало не плохо, ей стало очень плохо. Написала заявление в суд, но отнесла в прокуратуру, там работал её близкий друг.
Он то пересматривал старые ноты, то перелистывал роман своего учителя «Сказки Венского леса», то играл на гитаре, неистово и нежно одновременно, прикасаясь к струнам, словно к ней, к Вере, к струнам её души, к её недоступному телу, выводил на нём аккорды, перебирал ноты, звал её с собой в мир безвоздушной неги и грёз, пел без слов, это горловое пение взмывало куда-то, неужели она не слышит, как дрожит моя душа, как ей неможется без неё, как ей беспокойно и некчёмно на этой земле без неё.
«(Париж) 6 ноября 1857г.
Мадам,
Необходима вся величайшая самонадеянность поэта, чтобы занимать внимание Вашего Величества таким незначительным делом, как моё. Я имел несчастье быть осуждённым за сборник стихотворений, названный «Цветы Зла», так как ужасающая откровенность заголовка не смогла достаточно защитить меня.
Я верил, что создал прекрасное и значительное произведение, а тем более произведение светлое; его сочли довольно мрачным, чтобы вынудить меня переделать книгу и исключить несколько кусков (шесть из ста). Должен заметить, что Правосудие обошлось со мой с удивительной вежливостью и даже выражения приговора содержали признание моих возвышенных и чистых намерений. Но штраф, увеличенный непонятными для меня издержками, превосходит возможности вошедшей в поговорку бедности поэтов, и, ободрённый столькими свидетельствами уважения со стороны высокопоставленных друзей и вместе с тем убеждённый, что сердце императрицы полно сострадания ко всем терзаниям, как духовным, так и материальным, я, после десяти дней колебаний и робости, решил домогаться всемилостивой доброты Вашего Величества и просить Вас ходатайствовать за меня перед господином Министром Юстиции.
Соблаговолите, Мадам, принять уверения в чувстве глубокого почтения, с которым я имею честь быть преданнейшим и покорнейшим слугой и подданным
Вашего Величества.
Шарль Бодлер.
Набережная Вольтера,19».
Её книга оказалась сложной, это тоже были своеобразные «Цветы Зла». Сексуально распущенное общество шокировалось тем, что даже она, в ком «табу» измены было впитано с молоком матери, которой бабушка говорила: «Прикрой ноги», когда она в детстве валялась на кровати с книжкой, даже она, чей отец был верен её матери до умопомрачения, даже она нашла оправдание измене, даже она совершила грехопадение. В предисловии она писала, что эта книга – литургия уходящему веку. Не потому, что она не хочет жить по прежним законам, она может и хочет, просто извращённый век не может ей этого позволить. «Кривое не может сделаться прямым». Сначала проживи мою жизнь,
А потом говори мне, что честно, а что не честно.
Я уже поняла, что писать кишками при местном наркозе –
большого ума не надо.
Не нужна и любовь моя – преданнее собачей.
Так что я как-нибудь проще –
Буду взрывать вулканы без штурмового предупреждения,
Сбегать от тебя к морю – кататься на летучем голландце,
Чем слушать соседей сплетни – приметы твоих измен.
Она искала значение карты Силы у Уэйта: «Карта Силы наглядно иллюстрирует максимум оккультизма – «познай самого себя». Изображённая на карте женщина осознаёт, что черпает силы из духовного источника, на что указывает безупречная белизна её одеяния и венчающий голову символ Бесконечности». Ещё в школе её одноклассница сказала, что женщина отличается от мужчины тем, что не может представить себе бесконечность. Она тоже могла представить себе только знак бесконечности, дальше кружилась голова. «С помощью интеллекта она усмиряет льва – свою страстную натуру; неосознанные страхи и вспышки гнева более не управляют её поведением. В сущности перед нами аллегория психоанализа. Углубляясь в недра психики, где заключены модели нашего поведения, мы накрепко обуздываем подсознательные саморазрушительные порывы, способные сломать нам жизнь». Она находила это объяснение более насыщенным и глубоким, и даже противоположным по значению. «Рассудок наделил нас умением контролировать подсознательные инстинкты, представленные львом; таким образом, мы совершаем важный шаг на пути к самопознанию». Но опять же звучало: «На основе этого постижения мы распространяем наше осознание на более метафизические сферы, открывая в них дожидающиеся нашего внимания могучие духовные оккультные силы».
Я буду разговаривать с ней картинами, цветами радуг, переплетением линий. Я тоже заговорщик, я заговорю её. На каждой, каждой картине я буду ставить подпись: «Целую.Саша».
Она вспомнила своё юношеское: «Это такая смешная игра, в песни твои подставляю слова»…
У мужа на работе начальство арестовали за взятку. Муж ликовал и буйствовал, выпил лишку и орал песни. Вера не могла найти себе места.
Она опять билась над XI Арканом. На этот раз достала с полки «Священную книгу Тота». Второй цикл Арканов, как система принципов Мира Бытия. Основы учения о космической энергии. На XI Аркане первый том заканчивался. Второго у неё никогда и не было. А первый дала почитать подруга первого мужа – Ксения, да так и оставила. О магнетизме, как пассивной модификации космической энергии. Он понял, что здесь надо сделать остановку. Ему здесь надо глобально остановиться. Эта женщина – всё для него. О флюидическом состоянии энергии, о силах магнитных и силах безличных. Основы учения о силе вообще. Строение энергетивного атома. На этом текст обрывался. Но ещё десять Арканов. Почти полная эзотерическая неизвестность. Только названия и описания у Монстера и Уаэйта. Он читал её мысли и понимал, ему всегда будет не хватать этого второго тома, он всегда будет искать эту Ксению. А у Веры мудрость, конечно, не та мудрость. Ему всегда будет чего-то не хватать. У Ксении под юбкой, конечно, интереснее. Она такая неизвестная, незнакомая, загадочная. Вера разбирала понятие о цене потенциального состояния энергии.
Через неделю она бросила карты снова. Этого следовало ожидать – его разум праздновал победу над ней – карта Колесница, Шут сместился в сердце – оно безумствовало, в поступках - Верховный жрец, подчинение авторитету, а подчинялся он только нотам и палитре. Видимо, сублимация была такой силы, что она и спрашивать боялась, что он там наваял. Солнце из её мыслей сместилось в пространство между ними. В её голове поселилась Луна, в сердце – Сила, в поступках выпала карта Колесо фортуны.
Утром Вера надела новые бежевые туфли на высоких каблуках, придуманная ею поговорка «Купила шпильки – сломала ноги» не сбылась, хотя накануне она лихо разыграла одного знакомого, вышла вечерком прогуляться и позвонила: «Я в районе Дворца спорта, сломала ногу, приезжай срочно». Парень примчался, очень удивился, что ноги целы и свозил её к городским фонтанам на реку. Туфли по определению жали, хотя размер специально был выбран больше, ещё утром она заметила, что уже начали стираться носки, и по дороге с работы завернула к любимому сапожнику на консультацию по этому поводу: «И когда посоветуете их ремонтировать»? «Да прямо сейчас, всё равно нечего делать». Она присела на диванчик, скинула туфли и поджала голые ноги под себя. Пока Алексей жужжал станком, она листала книги из его библиотеки, в частности читала предисловие к роману Мопассана «Милый друг». «Новеллистическое мастерство Мопассана помогло ему создать своеобразную форму романа». Персонажи рассказов обретают в романах новую жизнь, теперь конфликты и ситуации повторяются на иной основе, если в рассказах характер представлялся сложившимся, то теперь писатель показывает всю ретроспективу его развития. Изолированный эпизод рассказа рисуется нам в картине событий до и после, психологические стороны личности разворачиваются во всей полноте, в движении. «Слышишь, Бальзак, родившийся в 1799 году, был старше Флобера на двадцать лет. Золя моложе Флобера на двадцать лет». «Ты же читаешь Мопассана». «Флобер был его главным наставником». «Да, Лев Толстой часто говаривал Горькому: «Стендаля читайте, Флобера, Мопассана. Они умеют писать, у них удивительно развито чувство формы», - готовы твои туфельки, надевай».
Ты. Касаться тебя словами,
Грубыми рукавами,
Стихов твоих – лишь дыханьем,
Картин твоих – лишь стихами.
Она научилась засыпать, он приближался к ней именно в эти минуты, приближался, как неслышное облако, тихо восхищаясь уютом, с каким она устраивалась под одеялом, закутываясь в него по самые уши, на самом деле она закутывалась в его любовь и внимание, это успокаивало её и баюкало. «Глупости, глупости всё», - твердила она, но всё более думала именно об этих «глупостях», этими «глупостями» жила и дышала. «Нашла коса на камень», - думал он. «Связался чёрт с младенцем. И что теперь с ней делать, этой влюблённой дурочкой? Хотя бы не так явно она выказывала свою симпатию, чёрт, мне всё надоело».
В её голове поселилась Луна,
И строчки тумана,
И нити обмана,
И сумерки сна.
В её голове поселилась Луна.
Вера снова тщательно изучала значение карт: «Луна – воплощение иллюзорности, тайный взгляд её таит чужое лицо, её блики обманчивы. Вопрошающий или стал жертвой чьего-то бесчестного поведения, либо собственных иллюзий, или сам ведёт двойную игру. Символу XVIII – Луна – соответствует иероглиф еврейской буквы коф, он изображает затылок, а сама буква, согласно тексту «Сефер Йецира», связана с процессом сна».
Саша, действительно, приснился, но Саша совсем другой, совсем другой человек, и она во сне была какой-то иной, совершенно не похожей на себя. Их жаркие объятья тоже выглядели нереальными, от прикосновений вздрагивал воздух, и вспыхивали искры. Вера проснулась в холодном поту и ничего, абсолютно ничего не могла понять.
Другой Саша, всегда предельно внимательный к ней и предупредительный, корпел над термоядерным взрывом. Когда бы она ни приезжала, он был на экспериментах. «Опять новая бомба в мирных целях»? «Примерно так». «А если рванёт»? «Всё на хрен». «И всё равно будешь изобретать»? «Всё равно буду изобретать. До пенсии ещё далеко. Работа у меня такая».
Алексею она надоела, он наклепал ей набойки на все каблуки, она рассказывала ему то про одного Сашу, то про другого, изводя его до изнеможения. «А почему ты зовёшь меня Алексеем? Я, собственно, Саша. И верни Мопассана. Целую, Саша».
Я ненаивных женщин ненавижу,
Мне в платья их с загадочным узором
Котёнком тыкаться,
Мы с морем лижем
Колени их
И преданным трезором
Глядим в глаза…
Зазором небо,
Мне б ещё не плакать,
Не сочинять,
Сказать: «Я на минуту – какать,
Иль проще, грубо, оставайся, блядь».
Хотелось высокого, прозрачного, призрачного. Надо перечитать Тынянова, «Кюхлю» и «Пушкина», там есть про шёлковый слог, слог, что не дозволяет соединять низкое и высокое, но я - великая хулиганка, я обожаю всё нарушать, даже пушкинские каноны, даже копать под мировую культуру, хотя понимаю, что под обломками её и ждёт меня смерть, как хрупко всё, а я варвар, вар-вар, сейчас нужно хранить и беречь, а я взрываю пространство, потому, что ощущение, что хранить и беречь поздно, это, конечно, иллюзия, никогда не поздно, может быть, всё иначе, мир образован и тонок, и только я так поздно читаю Стендаля, и сама далеко на обочине культурной жизни, что не исключено.
«Вера, Верочка, если б Вы знали»… Ксения всё-таки нашлась, звали её, конечно, иначе. Она писала: «Вот есть в литературе европейской тема памяти, времени. Есть у французов тема личной памяти (исповедальной, эгоцентрической): Руссо, Констан, Мюссе, Шатобриан, Пруст, Фердинанд Селин, даже Бегбедер со своим "Французским романом" присоседился... Есть немцы со своей глубокой Gedaechtnisliteratur (корни от Адорно, потом методология Аляйды Ассман, художественная ветвь - Грасс, Бёлль, Хандке, Шлинк, Елинек, да все, все немцы послевоенные)...» Александр безутешный читал и плакал. Только эта дамочка потеряла букву в своей фамилии, что и отличало её от Веры. У Веры фамилия была тоже польская, но воркующая, волшебная, и она не стала налегать на Шатобриана, а крепко напилась вина. Политическая проституция,
Чванство, жлобство, снобизм.
Изнасилованная конституция.
Скептический оптимизм.
И вздыхает Алексей Толстой:
«Солнце ещё не взошло»,
А я графоман пустой,
Но на меня нашло.
«В стране дураков начиналась работа,
Солнце ещё не взошло»,
Не любит меня до рвоты кто-то,
Или на него нашло.
Политическим платят больше,
Продался, так не гордись.
Обнимись со всемирной литературой,
Поцелуйся с ней и женись.
«Я буду причинять тебе боль и страдания своим невниманием к тебе». «Да, до тех пор, пока я не сотру Вас ластиком, как ненужное мне».
Так зло и ненужно всё. Она начала замечать, что относится к людям с предубеждением, что даже в хорошем человеке она видит червоточины и выворачивает его на изнанку, и говорит ему, так вот ты какой, северный олень. Но северный олень всё побеждал. Было в характере Александра какое-то благолепие, неизъяснимое спокойствие и любовь к жизни. Вера уехала на дачу и там, там всё поняла, когда увидела траву, свежую и неприбранную, тянущую стебли к солнцу, увидела и услышала этот покой жизни, которым он всегда дышал. И душа Верочкина, скомканная в последние дни, начала распрямлять свои крылышки, холить и лелеять их, словно собиралась куда-то лететь, но лететь было без надобности, душа её просто парила над землёй. Книги, которые она тогда читала, словно руки, протянутые к нему, словно слова, не сказанные ею, книги скрепляли в ней тот стержень, которого, казалось, и не было, подпитывали, поддерживали её. Её любимый японец, описывая урбанистические пейзажи, пел каждой строкой, и она слушала, восхищалась, замирала, прикрывая книгу. Уезжая на дачу, она его не предупредила, он, настолько привыкший, что она всегда где-то рядом, потерял её. Почему-то это её отсутствие наполняло его тревогой, и тревогой бурлящей и не успокаивающейся. Откуда-то было ощущение, что такой человек, как она, из-за любви может с собой что-то сделать.
По поводу смерти любимой актрисы Блок писал: «В.Ф. Коммиссаржевская видела гораздо дальше, чем может видеть простой глаз. (…) Оттого эти большие синие глаза, глядящие на нас со сцены (…), говорили о чём-то безмерно большем, чем она сама. В.Ф. Коммиссаржевская голосом своим вторила мировому оркестру. Оттого её требовательный и нежный голос был подобен голосу весны, он звал нас безмерно дальше, чем содержание произносимых слов».
Она чужую тревогу тоже чувствовала чутко, но настолько не ожидавшая такой реакции, ведь она хотела только на время спрятаться, и спрятаться больше от себя, потеряв к нему доступ. Тем скорее стремилась она домой, сказать, да всё в порядке со мной, живая я и невредимая, не стремясь нисколько никого мучить.
Карты. Иероглифы души. Опять они начинали свой невозможный танец, она тасовала их, они падали, выпадали из колоды, картой роковой, единственной. И сама она кружила в этом танце, уже не реальная, вся уже мистическое облако, одни глаза, полные слёз-жемчужин, глаза-омуты и брови, которые чуть что хмурились, совсем не мистично.
Люблю тебя и твой ломберный столик…
Есть в осени первоначальной…
Завязаны глаза, у тех, кто голит,
Не в жмурки мы играем, а в печали.
Не в покер и не вист, в разлуку только,
Пиковой дамой выпадает случай,
Играем в чудеса мы, а не покер.
Люблю тебя и твой ломберный столик.
Расклады как бы и не удивляли её: у него в голове – Верховная жрица, карта мудрости и интуиции, означавшая понимание вещей как видимых, так и невидимых; в сердце – Император, карта показывала, что он уже претендует на защиту своей территории, т.е. на неё от каких-либо посягательств со стороны, карта порядка и разума; в поступках – карта Воздержания. У неё в мыслях выпала карта Мир, карта высшая из всех старших арканов, обретённый рай, достижение цели и в то же время искомое Путешествие, в сердце – карта Влюблённых, в поступках – Отшельник, одиночество, благоразумие, управляющее волей. Между ними выпала карта Императрицы, карта, означающая земную любовь, приносящую плоды (свадьба, дети), соединение внешнего и внутреннего, могущество, уравновешенное разумом.
«Вера, Верочка, если б Вы знали»… Вера не выспалась, часа в четыре утра только прикрыла глаза. Вскочила рано. Работа. Какая работа? Работа – это сражение, это битва за металл, надо быть в форме, или не быть. Глотнула вина и устроила выходной. Позвонила Другому Саше, было опять плохо слышно, это голос у меня такой, низкий. Термояд? Термояд в порядке. Ты поосторожней там пиши, ФСБэшников на меня не хватало. Я поосторожней, я, вообще, про тебя не пишу. Разве можно рассекречивать режимное предприятие? И жене моей ничего не говори. И жене твоей ничего не скажу. Ну, они же глупые ФСБэшники, написано «Целую.Саша», значит, будут искать Егора, и никого не найдут.100%. Будешь носить мне передачки в тюрьму. Не, меня посадят скорее, а ты отвертишься. Скажешь, она ненормальная, колите ей уже побольше и как можно скорее, знаю я эти сказки. Опять ты за упокой. Пьёшь вино – пей вино, не жужжи. И думай о безопасности государства. Я уже подозреваю, ты сама там работаешь. Только трепешься много. Это тебе вредит. Пей вино. Я работаю.
Нет, нельзя же всё время конспектировать свою жизнь, отчитываться по поводу каждого поступка и мысли. А жить, жить-то когда? Потом не обо всём возможно писать, и дело не в тайных желаниях. Просто узлы в жизни завязаны сложнее, чем в любом романе, такие хитросплетения и не придумать, и не разгадать, и не рассказать – страшно, не монстр ли я, не биоробот ли уже, который хотел всех обмануть, а обманул себя.
«Мильоны – вас. Нас – тьмы и, и тьмы, и тьмы,
Попробуйте, сразитесь с нами!
Да, скифы – мы! Да, азиаты - мы,
С раскосыми и жадными очами!»…
Блок бился в неё строками, врывался, хрипел.
«О, старый мир! Пока ты не погиб,
Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
Пред Сфинксом с древнею загадкой.
Россия – Сфинкс. Ликуя и скорбя,
И обливаясь чёрной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя,
И с ненавистью и с любовью!...
Да, так любить, как любит наша кровь,
Никто из Вас давно не любит!
Забыли вы, что в мире есть любовь,
Которая и жжёт и губит!
Мы любим всё – и жар холодных числ,
И дар божественных видений,
Нам внятно всё – и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений…
Мы помним всё – парижских улиц ад,
И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далёкий аромат,
И Кельна дымные громады»…
Может быть, оттого, что Александр географически находился там, в Москве, на Западе, а она на Востоке, в «забытой Богом Сибири», тем острее пробивалась в ней азиатчина, тем сильнее взывала «варварская лира»:
«Мы любим плоть – и вкус ее и цвет.
И душный, смертный плоти запах…
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжёлых, нежных, наших лапах»?
Тем больнее ей было унижение, которое несла она на ссыльных плечах предков, оттого что оторвана от цивилизации, как она есть, с Большим театром и Третьяковкой, и еще не весть с чем, даже с Арбатом и Ордынкой:
«Мы широко по дебрям и лесам
Перед Европою пригожей
Расступимся! Мы обернёмся к вам
Своею азиатской рожей!
Идите все, идите на Урал!
Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
С монгольской дикою ордою»!...
Были и её стихи, тоже с горечью и вызовом, тоже болезненные, но всепрощающие, никто же ни в чём не виноват.
Москва слезам не верит.
Странно, русский же город.
Еще я знаю, москвичи избегают смотреть в глаза.
Неужели нас так жалко,
И слишком видна затравленная мольба о счастье
в открытых сибирских взглядах,
слишком наивны речи
и непроходимы снега.
Они не знают, мы жесточее,
Мы не прощаем даже друг другу,
Не то что заезжим.
Но таем глазами, суровые люди,
Понимая, что можно просто любить.
И в памяти городов неслышно:
«Прощайте и всего доброго».
Мы на краю земли.
Но лучше Вы к нам.
Чёрный ящик
В институт поехала на служебной машине, естественно, по делам, дела порешали, накапали в кофе коньяка, прибрала подарочки, что хранились для неё с 8 марта – сумочку с кремами и маленькую бутылочку мартини, всё сложила в кожаную сумку, ещё в сумке, кроме кирпичей ежедневников, лежала многоразовая газовая зажигалка, в форме снаряда, которую она привезла из севастопольской Балаклавы – музея подводных лодок. Такси вызывать не стала, поехала на автобусе, села к окошку и заснула.
В это время московскому самолёту не дали посадку, сильное задымление, в области из-за засухи бушевали пожары, самолёт посадили в Кемерово, аэропорт 130 человек принять не мог, и людей пять часов никуда не выпускали. Он проклял всё, её, эту нелепейшую идею лететь к ней, себя, весь мир, кемеровский аэропорт, все аэропорты мира, её город принял его только около часа дня.
Она заснула, солнце буйствовало, сумка нагрелась до такой температуры, что жгло ноги, что там было ещё, она долго потом вспоминала, что там было ещё и что могло воспламениться, да, там была электронная сигарета. Дым она увидела ещё во сне, открыла глаза и увидела, что из сумки идёт дым, очень странный сон, стала дёргать замок, сумка с трудом открылась – весёленькие цветочки на пакете, крема, мартини, большая, тяжёлая, газовая зажигалка в форме снаряда, запаха и дыма внутри не было, и пассажиры ничего не заметили. Это Саша решил меня взорвать для общего своего удовольствия, надоела я его конторе, или это глюк, или нажалась кнопка электронной сигареты, и не отпускалась, а там есть пар. Пора выходить. Решила выспаться, а утром идти в авиакассы, вдруг нашлись дела в Москве.
Наконец-то упасть на дно чашки,
Все обиды забыв в пузырьках жигулёвской отравы.
Ведь всё чаще знобит,
Времена, о, о, нравы.
И я – шут и паяц, и жестоко играю с судьбою,
Не ходи ты за мной, мало ль что позвала за собою.
Ведь я с этой мочою японского точно солдата
Не устрою твоих ни маму, ни папу,
Сватовство, как признак гусарских привычек,
Я скажу тебе лишнее лично.
Всё уродство лица я тебе предназначу,
На Ваганьковском место и Рублёвскую дачу,
Я куплю твою спесь и почерк холодный,
Ты придёшь ко мне есть,
И скажешь: «Голодный».
Я убью тебя молча, без ловушек и удочек.
Я теперь мне кричи, что я дурочка, дурочка.
Александр устроился в гостинице, прожил там два дня, побродил в одиночестве по её городу, звонить не стал и улетел обратно в Москву. «Я хочу расстаться с тобой навсегда, ты слишком меня мучаешь».
«Будет дооолгая зима»… Эта поэтическая фраза меня преследует. Впрочем, зима, зима уже началась, нет, не в природе, во мне. Утро. Спала очень долго, почти сутки. И, вообще, ощущение, что меня нет, это явно не я.
Первая оценка стихотворения «Скифы»: «Скифы» соответствуют «Клеветникам России». Случаются повторения в истории». Это слова Е.Г. Лундберга. Пушкинское «Клеветникам России» было откликом на польские события, «Скифы» - поэтическая реакция Блока на переговоры о сепаратном мире с Германией в Брест-Литовске. В дневнике Блока от 11 января 1918 года находим: « «Результат» брестких переговоров (т.е. никакого результата, по словам «Новой жизни», которая на большевиков негодует). Никакого – хорошо-с. Но позор 3 ½ лет («война, патриотизм») надо смыть. Тычь, тычь в карту, рвань немецкая, подлый буржуй. Артачься, Англия и Франция. Мы свою историческую миссию выполним. Если вы «демократическим миром» не смоете позора вашего военного патриотизма, если нашу революцию погубите, значит вы уже не арийцы больше. И мы широко откроем ворота на Восток».
С.Ратомский цитирует в своём обзоре статью из литературного приложения к газете «Times» «Новые тенденции в русской мысли». Там «Скифы» представляются как проявление идеологии «скифства». ««Скифство есть своего рода синтез славянофильства и западничества. По мнению «скифов», Россия – отдельная часть света, мост между Европой и Азией. И только Россия может спасти Европу, только она может примирить Восток и Запад». Теория евразийства выросла именно из блоковского понимания идеи скифства.
Думы о родине она называла «приступами Чехова», а чаще просто твердила поговорку «Пргосргали страну».
Приступ Чехова
Страна – бомж,
которая все равно бьет себя кулаком в грудь,
которая рвет на себе последнюю рубашку:
«Да мы, русские».
Страна-бомж,
Дураки, дороги и все поровну
И хлебать это г. ложкой.
Но в подкорке клокочет у каждого:
«За Родину, за Сталина»,
Страна-бомж,
на которую молятся остальные пять континентов,
Страна-бомж, которая рвет последние жилы,
Знает, что миссия невыполнима,
но все равно победит.
Верочке пришло письмо: «Мы изучаем убийство португальского премьера в 1980.
Его самолет разбился, но факты указывают на то, что это было спланировано.
Есть хорошая зацепка в видео, оно висит первым постом у меня на странице.
Там можно услышать предсмертный звонок из заключения участника этих событий.
Посмотрите это видео. Нам необходимо знать, не монтаж ли голос с мобильного телефона на 1 минуте? Вероятно, они засняли телефон на камеру и положили звук поверх видео, чтобы люди подумали, что это правда.
Скажите, есть ли у вас в России какие-то способы, чтобы сделать изучение этого видео?
Нам так же будет интересна ваша точка зрения, это очень поможет нам.
Благодарим вас за помощь!
В ожидании ответа!».
Это что, ФСБ уже пасёт меня? Или какая-то чепуховина? Франтишку Са Карнейру, действительно погиб. Вера нашла в инете: «В пятницу, 4 декабря 1980 года около 20.00 Са Карнейру вылетел на двухмоторном самолёте Cessna 421 с регистрационным номером YV-314p из международного аэропорта Портела в Порту для участия в митинге в поддержку генерала Суариша Карнейру. Около 20.17 самолёт потерял высоту в окрестностях Фонтаньяша, врезался в стену одного из домов в Камарате и загорелся. В катастрофе погибли премьер-министр Португалии Франсишку Мануэл Лумбралиш ди Са Карнейру и Сну Абекассиш, министр обороны Аделину Амару да Кошта, его жена Мария Мануэла Амару да Кошта, начальник штаба министра обороны Антониу Патрисиу Гувейя и пилоты Жоржи Албукерки и Альфреду ди Соуза. Их обгоревшие тела были обнаружены среди обломков «Сессны»». В «убийстве» обвиняли португальских масонов, различные левые и коммунистические организации. Вера отсмотрела видео и ответила пространно: «В инете Вы числитесь, как синдикат мошенников. Это может быть и не так. Никакой подлинности в таком видео я не вижу, потом я не поняла, кто в кадре и не владею португальским. Случайностей не бывает, но иногда всё случается от дуновения ветра».
Вера знала, что узнать она может всё. Её острая интуиция скорее опиралась на знание человеческих отношений, чем на что-то другое, способность к телепатии позволяла сканировать не только настоящее, но и прошлое. Тем осторожнее обращалась она со своим «чёрным ящиком», он был слишком объёмен, слишком много там было горя и слёз, и много информации, знать которую не надо было никому, даже ей самой, и когда она всё же попадала в это состояние, то немедленно хотела выбраться обратно, понимая, насколько это всё опасно и, прежде всего, для неё самой. Ещё она во всём подозревала свою вину. Это было странно.
Причинно-следственные связи.
Не надо грязи.
Я напряжённо думал о Бермудах,
Боролся с Вуду.
В Тюмени упал самолёт,
Я – гад, я – подонок, урод.
И чёрный ящик не врёт.
Я – гад, я - подонок, урод.
И всё же гул самолёта настиг её. Са Карнейру и Сну Абекассиш сидели рядом, Франсишку уже знал, что они не приземлятся, он хотел только успокоить любимую, всегда столь взволнованную, но прошептал только два слова: «Изабель не простила». Вера услышала это на португальском и зашлась в слезах. Слёзы и выдернули её из грохота, огня и бездны. Уже потом она дочитала подробности частной жизни премьера: «Франсишку Мануэл Лумбралиш ди Са Карнейру был женат на Исабел Марии Феррейру Нуньеш ди Матуш. У них было пять детей:
- Франсишку Нуньеш ди Матуш ди Са Карнейру (порт. Francisco Nunes de Matos de de Sá Carneiro);
- Исабел Мария Нуньеш ди Матуш ди Са Карнейру (порт. Isabel Maria Nunes de Matos de de Sá Carneiro);
- Мария Тереза Нуньеш ди Матуш ди Са Карнейру (порт. Maria Teresa Nunes de Matos de de Sá Carneiro);
- Жозе Нуньеш ди Матуш ди Са Карнейру (порт. Jose Nunes de Matos de de Sá Carneiro);
- Педру Нуньеш ди Матуш ди Са Карнейру (порт. Pedro Nunes de Matos de de Sá Carneir)
Не смотря на то, что многие годы совместной жизни супруги придерживались строгих католических канонов, в середине 1970-х Са Карнейру ушёл из семьи. Его спутницей стала датчанка Сну Абекассиш, урождённая Эббэ Мерете Сэйденфаден, жена бизнесмена Алберту Вашку Абекассиша, владелица издательства «Dom Quixote» и знакомая советского поэта Евгения Евтушенко. Их бурный роман начался 6 января 1976 года на ужине в лиссабонском ресторане «A Varanda do Chanceler». Хотя у Са Карнейру было пятеро детей, а у Сну Абекассиш трое, они решили оставить свои семьи. Абекассиш быстро получила развод, однако Исабел Мария отказывала в этом своему мужу. Только 2 декабря 1980 года Исабел дала согласие на развод, однако не успела сообщить об этом Франсишку Са Карнейру… Роман с разведённой датчанкой негативно сказался на популярности Са Карнейру и ещё тридцать лет после смерти любовников португальское общество относилось к их отношениям с осуждением». Дата согласия на развод – 2 декабря, смерть возлюбленных произошла через два дня. К гадалке не ходи, вещи очевидные. «Изабель не простила».
|
