Умер поэт.
У чести не в чести зарыли.
Участь.
Частное осталось.
Архив не поделили.
От автора — очки.
Из гроба не вставать, негоже,
Одеваться по погоде,
Рожи не корчить, не поймут,
При встрече притворяться сумасшедшим,
И не писать, о, Боже, не писать божественных комедий Алигьери.
Звери сожрут опять, присвоят, отберут
И суффикс и окончанье жизни,
Развязку, эпилог, предначертанье, бессмертие.
Ходят босиком по лезвию ножа одни безумцы.
Умницы хлопочут о гонорарах.
Гонор хорошо поставлен.
Подставить ножку — по-нашему,
Всегда по-человече по человече целит человек.
Умер поэт,
По этому этапу протопал,
Кандалы припрятал,
Крючок для верности замаскировал под вешалку:
«Гости, проходите».
Повеситься успею.
Месяц да луна пришли поочередно.
«Умер поэт»,— сказали и ушли.
А уши оставили, чтоб слушать,
как он корчится несчастный
и исторгает рифмы из себя в агонии.
Умер поэт. Молва клевала чрево.
Предали члены и предали земле.
Архив не поделили.
И звуки в сговор не вошли,
Слова остались, у изголовья причитают.
И он как соль, все бережет чернила.
Пишет.— Не плачет по ночам.
Но засыпает только под наркозом.
Гордится новым совнархозом и домофоном.
Фоном облака проходят.
«Ходют здесь всякие»,— все время повторяет.
И с телеграммами его достал Париж.
| 
